После обеда позвонил Семен. Оказывается, наш телефон был у него еще с тех пор, как они гоняли в город с Багирой. Он предложил мне завтра с утра сходить с ним в церковь, но не в церковь-музей, а в маленькую действующую церковь на окраине города. Я замялась. Семен, видимо, почувствовал мое замешательство:
– Да брось, что здесь такого? Тебе же наверняка будет интересно. Завтра церковный праздник, будет очень красиво. Я и друга с нами позвал, Юрку, он тебе понравится.
Это обстоятельство стало решающим, мне не хотелось оставаться с Семеном один на один. В настоящей церкви я была только один раз, когда меня крестила бабушка тайно от папы, офицера и убежденного коммуниста. Я была уже в солидном трехлетнем возрасте и все время просила добавки сладкого церковного вина, после чего так упилась, что проспала целые сутки. Крестная умилялась и говорила, что я вкусила благодати сверх положенного, и это говорит о моем духовном предназначении, однако бабушка, хоть и сильно верующая, но реалистка со здоровым деревенским чувством юмора, уверяла, что это говорит, прежде всего, о моей нездоровой тяге к алкоголю. Пока ни одно из опасений не сбылось, но интерес к религии и церковной жизни у меня был, скорее не интерес, а праздное любопытство – зачем-то ведь люди ходят в церковь? Значит, есть в этом что-то, не доступное нашему пониманию, но притягательное. И, конечно, очень хотелось испробовать то, что «не положено», не подобает молодым комсомольцам, студентам и вынужденным атеистам. Кстати сказать, наши преподаватели не были абсолютно зашоренными людьми, и наряду с марксисткой философией давали нам понятия и о субъективном идеализме, а научный атеизм скорее напоминал историю религий, правда, акценты расставлялись, как положено, но думать никто не запрещал.
Мы встретились в сквере, напротив сенного базара, и сели на скамейку в ожидании Юрки, которого друзья чаще называли Барбосом. При первой встрече я предположила, что он получил такое прозвище за свои глаза больного спаниеля и всегда влажные губы, то позже я поняла, что основанием называться Барбосом, была скорее его необыкновенная преданность друзьям.
Пока ждали Юрку, Семен сообщил мне, что вчера при помощи и моральной поддержке Шуренка, он перевез обратно свои вещи, а заодно и себя. Легкость, с которой он это говорил, натолкнула меня на мысль, что и сделать ему это было не так уж трудно. Раз-два, и готово. Меня это немного покоробило.
– И что, развод и девичья фамилия?
– Нет, просит полгода подождать. Еще не знаю, стоит ли соглашаться.
– А тебе что, не терпится? Раз уж ты так по-свински сбежал, дай ей хоть возможность квартиру получить. От тебя не убудет, а она хоть дочь сможет к себе забрать.
– Это, конечно, все так. А вдруг она за это время ребенка приживет, а мне потом всю жизнь алименты платить!
Это циничное заявление меня несколько смутило, но касаться моральной стороны вопроса я не посчитала возможным:
– Сема, ты совершенно юридически не грамотен. Сейчас отцовство легко устанавливает экспертиза. К тому же она – не дура, понимает, какая на тебя надежда, не захочет же она еще с одним ребенком мыкаться.
– Да, кто вас, женщин, знает?
– Я. Я тебе за нее ручаюсь.
Он хмыкнул, а я решила прекратить этот разговор, все равно он сделает по-своему:
– Ну, и где же твой друг? Он всегда так опаздывает?
– Он, знаешь, где живет? В одиннадцатом микрорайоне.
Я точно не знала, где это, но догадалась, что не близко:
– Ладно, тогда подождем еще немного.
Вскоре он появился – высокий, неуклюжий, с копной черных вьющихся волос, с оттопыренной, влажной нижней губой и карими блестящими глазами. Весь он был серьезный и деловитый, но, вместе с тем, забавный и добрый. С разбега, не обратив на меня внимания, он накинулся на Семена:
– Ну, ты и дурак! Еще, когда ты жениться собрался, я понял, что ты – дурак! Но устраивать спектакль из-за первой попавшейся девчонки, это уже слишком!
Семен стушевался, а я, приняв намек на свой счет, взорвалась:
– Если вы имеете в виду меня, то я в его разводе заинтересована не больше вашего, а с вашей характеристикой я вполне согласна: если он устроил этот спектакль, действительно, из-за меня, то он и в самом деле дурак!
Юрка растерялся, видимо, Семен не предупредил его, что будет не один.
– Прошу прощения, Сенька не предупредил меня, и я, кажется, сболтнул лишнее…
– Напротив, вы не сказали главного: кто вам сообщил, что я имею к этому отношение, уж не Семен ли?
Семен открыл рот, но я его прервала:
– Я не тебя спрашиваю.
Юрка пришел на помощь другу:
– Как же, скажет он! Я только что его жену в метро встретил, она на моей груди полчаса рыдала, дескать, бросил ее, потому что завел себе на картошке подругу.
– Очень мило, я узнаю последней, что меня кто-то завел, да еще дамы по этому поводу рыдают. Хотя в определении «подруга» я не нахожу ничего оскорбительного. Придется на практике решать извечный вопрос бытия: может ли дружить мальчик с девочкой?
Юрка расслабился, глаза его заулыбались, Семен попытался объясниться:
– Брось, Барбос! Катя здесь ни при чем. Она меня месяц уламывала не покидать лоно семьи.
– Ага, а ты, как всегда, сделал наоборот! Тогда все тебя уговаривали: не женись, так нет – вот я какой благородный! Что-то твоего благородства хватило на три месяца!
– Да перестань ты пилить меня! У меня, между прочим, кроме родителей – две бабки и два деда. Без тебя запилят. В церковь-то идем? А то служба кончится!
Юрка кивнул:
– Пойдем, может, грехи отпустят…
Церквей в слободе было две: одна старинная, разрушенная пожаром, а другая немного поновее, скромненькая и чистенькая. В ней и проходила служба, посвященная иконе Николая-чудотворца, которую привезли на несколько дней для поклонения верующих. Небольшая, недавно выбеленная церквушка утопала в гирляндах из искусственных цветов и выглядела необычайно торжественно. Народу было много и вокруг нее, и внутри. Служба подходила к концу, маленький церковный хор пел что-то грустное. Было похоже, что поют профессионалы, – голоса звучали чисто и слаженно.
Перед входом в церковь я повязала платок и почти ничем не отличалась от богомолок. Из уважения к царящей вокруг торжественности я поступила так же, как и остальные: купила длинную тоненькую свечу и стояла, держа ее в руке и не зная, как от нее избавиться. Сзади ко мне подошла средних лет женщина и прошептала в самое ухо:
– Что, растерялась? Да ты не бойся, молиться не обязательно, коли не веришь. Никто не осудит. Я и сама не верю, да только где еще найдешь благодать такую, где еще душа отдохнуть может от скорби нашей женской? Ты просто слушай, и ни о чем не думай…
Я последовала ее совету и с трудом смогла очнуться от сладкой дремоты. Пение обволакивало сознание, заглушало мысль, притупляло чувства. Пространство, время, любовь, боль – все отступало, переставало иметь значение. Из блаженного отупения меня вывел все тот же голос:
– Видишь, все пошли вон к той иконе? Это – Никола-чудотворец. Иди, зажги ему свечу, и проси, проси. Может, он и не поможет, а тебе легче станет. Иди, не бойся.
Я неуверенно подошла к иконе, зажгла свечу и долго держала ее в руках, не зная, что попросить. Наконец, я поставила ее, думая про себя что-то вроде:
– Пусть будет в моей жизни все, как у других людей: любовь и боль, горечь и счастье, радость и тоска, но не дай мне бог благодати, которую ищут те, у кого не хватает сил принимать жизнь такой, какая есть. Я хочу жить, жить, жить…
Я почти выбежала из церкви. Семен и Юрка ждали меня на улице. Некоторое время все молчали, наконец, Семен спросил:
– Красиво?
– Красиво, только как-то приторно. Не понимаю, чего здесь просят все эти люди?
Зачем идут сюда?
Я не хотела показывать, какое противоречивое впечатление произвела на меня обстановка. И Семен тоже ответил не совсем на тот вопрос, который я задала:
– А что? Ты же сама говоришь, что здесь красиво. А в жизни так мало красоты! Может быть, эти люди другой красоты не знают, не видели никогда?
– Мало красоты? Да ведь они не слепые! Кругом осень, богатство красок, звуков и запахов, а здесь все мертвое, искусственное.
Юрка вмешался:
– Ты говоришь так, как будто осуждаешь всех этих людей, а в чем они виноваты? Счастливые сюда не ходят.
Мне стало немного стыдно, но я уже не хотела отступать:
– Сюда ходят не несчастные, а слабые. А слабость, по-моему, не имеет оправдания. Это – такой же порок, как трусость и жестокость.
Юрка вступился за всех сразу, он был по-настоящему добр, не то, что я:
– Но разве человек виноват в том, что он слаб? Таким его делают обстоятельства…
– Не правда. Человек сам себя таким делает. Однажды даст себе слабину, так, в ерунде какой-нибудь, потом еще, еще, и все – душевно слабый.
– А ты себя к каким причисляешь? К сильным духом?
– А ты что, тоже любишь слабых женщин?
– Почему – тоже?
– Как Карл Маркс. Он написал в анкете, что в мужчинах любит силу, а в женщинах – слабость. Лично я это воспринимаю, как шутку. Ведь при таком подходе женщине прощается все, любая подлость. Дескать, я такая слабая, совеем себя не контролирую. Плыву по течению. Тогда, конечно, одна дорога – в церковь.
Семен явно был озадачен моей горячностью:
– Слушай, неужели тебе здесь так уж не понравилось?
– Наоборот – слишком понравилось. Мишура блестит ярко, притягивает взгляд, музыка отрешает, вызывает огромное желание свесить на кого-нибудь свои проблемы, а, по сути – мишура, она и есть мишура. А тебе как?
– Красиво здесь, но уж больно тоскливо. Тоска во всем.
Юрка спокойно возразил:
– Для тоски ярковато чуток, тоска поскромнее выглядит. Все-таки сегодня – праздник церковный. Вы в простой день зайдите, все по-другому покажется.
Мы с Семеном ответили почти хором:
– Ну, уж нет!
Дальше шли молча, каждый додумывал разговор по-своему. Мне было жаль богомольцев, они казались мне слабыми, слепыми и беспомощными, потерявшими надежду на себя. Но где-то в глубине души шевелилось сомнение в моем праве осуждать их. Я еще так мало знаю жизнь, и не известно, хватит ли у меня сил быть всегда сильной, и надо ли это? И что обретают здесь люди, потерявшие надежду? Ответ был очевиден: Веру. Но зачем иная Вера, кроме веры в себя, в свои силы? Вообразить, что это – одно и то же, у меня не хватало фантазии. Не хватало кирпичиков для логических построений.
https://ridero.ru/books/drugaya_realnost_4/
